В московском издательстве "Новый хронограф" при грантовой поддержке Русского географического общества вышла книга "Пётр Петрович Семёнов-Тян-Шанский. Юношеские письма 1844–1861". Основу издания составили послания будущего путешественника и государственного деятеля своей сестре Наталье. Документы были случайно обнаружены в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН. Более 120 лет к ним не прикасалась рука исследователей.
Глядя из юности
В 2017 году, к столетию выхода мемуаров Семёнова-Тян-Шанского, РГО инициировало их переиздание. Работая над первым томом, посвящённым детству и юности Петра Петровича, современные исследователи Михаил Семёнов-Тян-Шанский и Александра Заднепровская обнаружили в архивном фонде академика Якова Грота большой корпус неизвестных ранее писем выдающегося географа, относящихся к годам его юности и молодости (1844–1859). Письма были адресованы сестре Наталье Петровне Семёновой (в замужестве Грот).
— Эти письма никто не перечитывал больше 120 лет, — говорит один из составителей новой книги Михаил Семёнов-Тян-Шанский. — В наших руках оказался совершенно новый биографический источник, и мы решились на трудный и рискованный проект — написать историю жизни Петра Петровича заново, предоставив слово ему самому. Но не маститому и прославленному учёному, а юноше, едва вышедшему из отрочества и делающему на наших глазах выбор своего призвания.
f58_o1_17_001_foto_nauchnyy_arhiv_rgo.jpg
Речь идёт о 110 обнаруженных юношеских письмах Петра Петровича. Здесь же сохранилось и большое количество писем родных и друзей семьи. К материалам из архивного фонда Грота добавилось ещё почти два десятка ранее также неизвестных посланий Семёнова-Тян-Шанского к его невесте, а позже — второй жене Елизавете Андреевне Заблоцкой-Десятовской. Они сохранились в домашнем архиве Семёновых-Тян-Шанских. Кроме того, Михаил Семёнов-Тян-Шанский и Александра Заднепровская дополнили публикацию самих писем выдержками из воспоминаний Петра Петровича, его сестры и друзей, а также снабдили издание подробными комментариями.
К слову, некоторые из найденных в академическом архиве писем нужно было ещё суметь прочесть. Одно из них, на 30 страницах, написанных во время европейского путешествия, Пётр Петрович писал так: сначала мелким почерком заполнил листы с первого до последнего, а затем, перевернув их на 90 градусов, продолжил здесь же, крест-накрест. Делалось это, по словам Михаила Семёнова-Тян-Шанского, ради экономии: во-первых, самой бумаги, во-вторых, уменьшался вес письма, что также отражалось на стоимости пересылки.
Череда испытаний
Общая канва юношеских лет выдающегося географа и государственного деятеля знакома исследователям по мемуарам, написанным им в конце жизни. Однако именно письма придают многим драматическим событиям, происходившим с молодым Тян-Шанским, эмоциональную окраску, многое объясняют в его мотивации.
Зрелым человеком Пётр Петрович считал свою жизнь счастливой, однако это осознание далось ему нелегко. Составители приводят написанное в 1895 году письмо дочери Ольге в связи с неожиданной смертью её жениха, где Тян-Шанский называет своё детство и отрочество "ужасающим", а юность "безотрадной". А в 24 года он даже подумывал о самоубийстве.
Первым экзаменом на прочность стал тяжёлый психический недуг его матери, развившийся после смерти отца. С 10 до 14 лет мальчик провёл в деревне практически в полной изоляции вместе с больной матерью.
Можно относиться снисходительно к романтическим страданиям юного Петра или рефлексиям во время учёбы в Школе гвардейских подпрапорщиков, но для него самого в ту пору это был весьма драматичный процесс воспитания чувств и самоопределения.
m.a._semenov_tyan_shanskiy_6_foto_tatyana_nikolaeva.jpg
Михаил Семёнов-Тян-Шанский отмечает, что в ноябрьском письме 1844 года впервые чётко сформулирован жизненный выбор 17-летнего юноши:
"Я не теряю времени и всё время помню, что я выбрал для себя карьеру учёного и хочу и должен следовать ей в жизни".
В его письме от августа 1845 года, написанном сразу после выпускных экзаменов, отразились его смешанные чувства: "Странное дело, я, который ненавидит военную службу или по крайней мере не любит её, я единственный, кто жалеет о школе, в то время как мои товарищи думают только об удовольствии надеть эполеты".
После окончания школы (между прочим, с наименованием "отличнейший" и занесением имени на мраморную доску) Пётр Петрович сделал важный поступок. Он отказался от поступления на гражданскую службу и стал вольнослушателем Петербургского университета. Эти годы были для него трудными — вследствие одиночества и откровенной нужды, доходившей подчас почти до голода.
"Прости мне, милая бесценная сестра, что я часто манкирую, не пишу к тебе. Если б ты вполне знала моё существование, то тогда не обвиняла бы, не получая от меня писем, в забывчивости и лени. Слёз мне стоит каждое письмо к тебе, каждое воспоминание. Моя жизнь теперь есть какое-то продолжительное забвение. С раннего утра я принимаюсь за свои занятия и провожу за ними весь день — тогда я как бы оторван от всего меня окружающего, я вне света и тогда я счастлив. Иначе мне грустно невыносимо…
Слава Богу, что я попал на этот путь, иначе жизнь была бы мне одним продолжительным мучением".
Жизнь в столице была дорогой и полностью зависела от денежной помощи дядюшки Михаила Николаевича, ставшего с 1844 года опекуном расстроенных родительских имений. Он категорически не одобрял выбор племянника, отказавшегося от военной и гражданской карьеры. В 1847 году Пётр Петрович пишет сестре:
"…Мы живём в такой уже век, где первое условие для всего есть образование. Мы это сильно почувствуем через несколько десятилетий. Не говорю я, что мои естественные науки имели непосредственное применение ко благу и пользе меня окружающих, но вообще всякая наука даёт человеку то, чего не даст никакая служба, — способность быть полезным на всякой карьере. Испорчена же или нет моя карьера — то докажет время, во всяком случае, если человек действует против своих убеждений, он или их не имеет, или кривит душою; время изменит их, если они ложны, а человеку никогда и ничто не поздно и с волею возможно всё — вот мой девиз".
Летом 1849 года по делу петрашевцев был арестован ближайший друг Петра — Николай Данилевский. Случилось это в тот момент, когда они вдвоём отправились в первую в их жизни серьёзную научную экспедицию по изучению Русской чернозёмной области.
"По многим причинам мне было очень грустно, когда я уезжал из Осинников. Когда что-то случается с теми, кого любишь, это очень тяжело, видеть страдания других тяжелее, чем страдать самому", — писал Пётр Петрович.
Вера Александровна
Письма 1850 и 1851 годов позволяют проследить за историей трогательного романа Петра и 17-летней Веры Чулковой.
— Всё, что мы знали до этого о Вере Александровне, — это только воспоминания самого Петра Петровича и её единственный сохранившийся портрет, — отмечает Михаил Семёнов-Тян-Шанский. — Рассказ в письмах о жизни и смерти Веры Александровны в девичестве Чулковой — удивительная и уникальная находка, воскресившая людей и события 170-летней давности. К счастью, сохранилось несколько писем 18-летней Веры Александровны, до этого мы не имели ни одного её автографа или связанного с ней документа.
"Развитие моего глубокого чувства шло так быстро, что я не в силах был противиться искушению участить свои поездки в Гремячку и тосковал в те дни, в которые не видался с нею. Скромный флигелёк, в котором временно поселилась Е.М. Кареева до окончания постройки нового комфортабельного дома, украшенный умом и приветливостью его хозяйки и озарённый светлой личностью и красотою её племянницы, казался мне земным раем".
Объяснившись наконец с Верой, Пётр пишет сестре:
"…В первый час, который мы провели вместе, нам обоим было трудно вымолвить хоть одно слово, позже она вновь обрела простое и наивное красноречие любви. Я выразил удивление, что такая молодая и робкая девушка способна на столь глубокие чувства, что сердце и душа её столь развиты. "Это Вы развили моё сердце", — ответила она просто. Она рассказала мне, как была она несчастна после моего отъезда. "Когда вы уехали, я старалась быть разумной и сдержанной, — сказала она, — но с наступлением мая месяца мой рассудок меня покинул. Я каждый день ждала Вас у окна и уходила от него только вечером и всякий раз в слезах".
Мы провели вместе восхитительный вечер. Я уехал в час пополуночи. Они продолжали разговаривать до трёх часов ночи (Вера и её тетушка). Потом они наконец легли. Через полчаса Катерина Михайловна проснулась — Вера пришла к её изголовью и сказала шёпотом: Тетя, Pierre — мой жених!"
vera_aleksandrovna_chulkova.jpg
Обвенчавшись, молодая пара вынуждена была из-за безденежья и долгов остаться в деревне на всю зиму. В мае 1852 года Пётр Петрович сообщает сестре:
"Мы все болели из-за плохой весны и гриппа, особенно Вера, её здоровье только теперь понемногу восстанавливается с наступлением хорошей погоды".
В конце лета — новый удар судьбы. Упав с лошади, погиб младший брат Веры. Вот что читаем мы в очередном письме Семёнова-Тян-Шанского сестре:
"Это был очаровательный 16-летний мальчик, талантливый, с прекрасным сердцем, очень развитый для своих лет, Вера его обожала. Он учился в гимназии, но хотел во что бы то ни стало поступить на военную службу, поэтому его забрали из гимназии и он провёл с нами всю зиму. Он оживлял весь дом своим присутствием, и я привязался к нему в самом деле как к брату. Да и все, кто его знал, его любили. Его смерть была так неожиданна, так противоестественна, что хотя я уже получил письмо моего тестя и присутствовал при погребении, я всё ещё не мог поверить в его смерть, мне всё казалось, что он снова войдет, как обычно, со своей всегдашней живостью и весельем. Наконец мы решились сообщить Вере ужасную новость. У бедной девочки уже были какие-то плохие предчувствия во время моего отсутствия, то есть во время похорон, но она, конечно, не догадывалась о печальной истине. Мы сказали ей всё со всеми возможными предосторожностями, но она долго не могла этому поверить. Её горе и слёзы очень сказались на её здоровье, которое до тех пор было вполне удовлетворительным. Она до сих пор ещё не оправилась".
r_photo_022.jpg
В это время Вера Александровна была на шестом месяце беременности. 6 ноября 1852 года родился первенец Дмитрий. А в январе выяснилось, что у Веры "скоротечная чахотка". В апреле её не стало. Переживая смерть молодой жены, Пётр сам тяжело заболел и даже был при смерти.
"Уехать далеко-далеко..."
24 июня 1853 года Пётр взошёл на борт парохода "Нева", который направлялся в немецкий Любек. Основной целью было продолжение учёбы. Но на скорейшем отъезде настаивали и врачи. Уезжая за границу, он оставил полугодовалого сына на попечение тётушки Екатерины Михайловны.
"После всех страшных ощущений, через которые я прошёл, мною овладел такой маразм, что я не в состоянии был что-нибудь выразить и даже чувствовать, у меня была только одна idée fixe — уехать далеко-далеко, потому что мне было душно в атмосфере страданий".
stieler_joseph_karl_-_alexander_von_humboldt_-_1843.jpg
В Берлинском университете Пётр Петрович, к тому времени уже член Императорского Русского географического общества, общается со светилами науки того времени, основоположниками современной географии Александром фон Гумбольдтом и Карлом Риттером. Благодаря в том числе и их влиянию возникает идея путешествия на Тянь-Шань. Однако, как мы видим из писем, европейский маршрут Петра Петровича диктуется во многом состоянием здоровья. В течение следующих двух лет он посетил Германию, Швейцарию, Италию, Австрию. Хотя он предполагал вернуться в Россию в декабре 1854 года. Но в мае 1854-го у него начались горловые кровотечения.
"Вот три недели, что боль в груди усилилась, так что я теперь по временам после написанной страницы должен лежать на спине и отдыхать несколько времени. Я не малодушен, готов ко всему, знаю также, что грудные болезни в мои лета не могут развиваться быстро, поэтому сказал доктору, что пока могу рассчитывать на верное выздоровление, я буду делать всё, что может привести меня к нему, в противном же случае желаю заранее возвратиться в Россию", — читаем мы в письме.
Именно по настоянию врачей Пётр Петрович уезжает из Берлина в Швейцарию, а после — в Италию, где проводит зиму и весну. И он всё так же аккуратно и много пишет сестре.
0_pismo_tsh.jpg
— Между этими письмами и написанными в старости мемуарами Петра Петровича имеются довольно значительные расхождения в отношении хронологии и маршрутов его поездок, — отмечает Михаил Семёнов-Тян-Шанский. — Письма к сестре впервые позволяют восстановить множество ранее неизвестных подробностей. В дневниковых письмах из путешествия отразился его глубокий интерес к европейской культуре и истории, он буквально впитывает насыщенные историческими воспоминаниями европейские ландшафты; вместе с тем в этих подробных описаниях неизменно есть и второй план — попытка вернуться к нормальной жизни после пережитой трагедии, обрести новое душевное равновесие…
Наблюдая за успехами промышленной революции в Германии, Пётр Петрович восхищается главным двигателем процесса — человеческим разумом. Он пишет:
"Есть люди, сомневающиеся в прогрессе человечества. Эта картина, может быть, разрушила бы их странный скептицизм. В XVII в. на месте этого цветущего оживлённого города стояло тут рыцарское поместье, окружённое несколькими хижинами, в XVIII в. протестанты основали здесь мануфактурное местечко. Ленивая речка катила медленно свои грязные волны посреди пустыни, несколько хижин стояли на берегу Вуппера, соседние горы были обнажены и опалены солнцем, невежественный топор предков истребил леса — залог благосостояния потомков. Давно ли XIX в. принял долину в таком виде? И вот прошло несколько десятков лет: долина покрылась тысячами прекрасных домов, ленивая речка своею производительной силою заменила тысячи рук человеческих, горы снова покрылись свежею зеленью лесов, насаждённых заботливою рукою для поколений грядущих: пять кв. миль, питавших прежде сотню человек, питают теперь сотню тысяч населения; мрачная Гея поделится своими подземными сокровищами — богатым запасом топлива с детьми XIX столетия, она сделалась их данницею; новая сила, открытая и порабощённая гением XIX века, с баснословною быстротою развила все произведения индустрии и мысли человеческой, наконец, целые страны покрылись сетью железных дорог, этих жизненных артерий, превращающих аморфную массу в живой организм. И всё это материальная сторона прогресса одного полвека; затем остается ещё умственная, расширившая круг деятельности человеческой мысли далеко за прежние её пределы, за пределы планетной системы, за пределы нашего зрения, за пределы истории и преданий".
Тем временем уже полыхает Крымская война. Россия противостоит "коллективному Западу" той поры. Семёнов-Тян-Шанский оказывается в двусмысленном положении, ведь его могли упрекнуть в непатриотичном поведении. Хотя сам он подчёркивает свою преданность России. В том числе и в письме к сестре:
"На то, что ты говоришь относительно моего возвращения, я могу только ответить, что оно совершенно зависит от моего здоровья. Впрочем, если близкие, т.е. более всего ты, решительно будут уговаривать, то я возвращусь зимою. Только почему же я не могу знать, что и в какой степени для меня может быть вредно и опасно или неопасно положение моей груди? Я могу только судить об этом по отзывам и авторитету Медиков, сам же я слишком мало мнителен и право слишком мало привязан к жизни, чтобы думать об опасности. Я полагаю, что моя обязанность сохранять свои силы, которые ещё могут быть полезны для других, если ты понимаешь мои обязанности иначе, я готов с тобою согласиться. Что же касается до вопроса о том, может ли мне повредить пребывание моё за границей, то я смело и прямо могу ответить на него отрицательно. С чистою совестью, с моею пламенною любовью к нашему Государю и отечеству, с тем, что я все часы своей жизни отдам для пользы России на поприще скромного и бескорыстного труда, я не боюсь никаких обвинений в равнодушии к интересам отечества и отсутствии патриотизма".
В феврале 1855 года Семёнов-Тян-Шанский путешествует по Италии и пишет из Неаполя:
"Своим путешествием в Италию я очень доволен. Оно принесло мне много пользы во всех отношениях. Здоровье моё, кажется, теперь совершенно восстановилось, по крайней мере, боли в груди никакой не чувствую, только теперь у меня некоторое время кашель, который, я надеюсь, пройдёт без последствий. Здесь так хорошо и тепло, что хоть целый день проводить под открытым небом как лаззарони; апельсинные деревья покрыты своими красивыми плодами, и вишни и сливы стоят в полном цвету или начинают завязываться. Я уже посетил многие окрестности Неаполя, дышал свежим воздухом в садах Сорренто под тенью апельсиновых и лимонных деревьев, спускался в дымную Сальфатару, бродил по холмам Позилиппо, по берегу моря и тёмным пещерам Сибиллы Кумской, блуждал по улицам и площадям пустынной Помпеи…"
На изменение настроения и общее улучшение здоровья Петра Петровича повлияли не только средиземноморские пейзажи. Теория, почерпнутая им в Берлинском университете, продолжилась практическими изысканиями — в полевых геологических экскурсиях в Гарце и в Швейцарских Альпах, наблюдениях над вулканическими явлениями в окрестностях Неаполя, работе в геологическом и минералогическом музеях в Пизе.
На пути в Тянь-Шань
— Всё это объединялось в многосторонний и последовательный план будущей работы, — продолжает Михаил Семёнов-Тян-Шанский. — Проект экспедиции в Тянь-Шань и в Среднюю Азию с самого начала находился в центре его замыслов, но, как мы узнаём теперь из его писем, он рассматривал и другие варианты. В письме Якову Гроту в январе 1855 года он сообщает, что предложил Географическому обществу свои услуги в качестве начальника экспедиции в Забайкальский край.
r58_o1_23_009_foto_nauchnyy_arhiv_rgo.jpg
"Предложения эти я сделал только недавно из Швейцарии, но идея ехать в Сибирь не новая: она занимала меня с самого выезда из России, была во мне развита и поддержана Гумбольдтом. Только я думал поехать в Западную Сибирь, но узнав, что Географическое Общество вместо Камчатки посылает экспедицию в Забайкальский край, счёл обязанностью предложить свои услуги, потому что Общество не имеет в виду никого, кто соединял бы все необходимые для того условия, т.е. основательные знания геологии, географии Азии и независимость от служебных или семейных отношений".
Увы, к моменту возвращения Петра Петровича в Россию в 1855 году экспедицию в Восточную Сибирь решено было поручить Густаву Радде. Нет худа без добра. Уже на следующий год Русское географическое общество поручило молодому учёному поистине историческую миссию — исследовать горную систему Тянь-Шаня…
8 апреля 1857 года Пётр Петрович пишет: "И во сне и наяву передо мною горы и долины Небесного Хребта (Тян-Шаня), которые уже несколько лет сряду манили моё воображение"…
Кажется, эти строки писал уже вполне счастливый человек.